Игорь Бутман делится взглядами на роль импровизации в классике и уникальность российского джаза.
Недавно в Чите завершился IV фестиваль Олега Лундстрема — масштабный праздник джазовой музыки. После выступления Московского джазового оркестра его художественный руководитель, известный саксофонист Игорь Бутман, поделился своими размышлениями. В ходе беседы мы обсудили выдающихся музыкантов его коллектива, попробовали дать определение «русскому джазу», выяснили секреты успешного управления оркестром и коснулись вопроса, почему в России до сих пор не открылся полноценный музей джаза.
«Мне везло на прекрасных тромбонистов!»
— Выступления Московского джазового оркестра всегда поражают звучанием тромбонов. Как вам удаётся собирать таких исключительных музыкантов, например Олега Бородина?
— Мне очень повезло, что со мной работают такие музыканты, как Олег, — это великолепное понимание музыки, виртуозность, настоящее мастерство. Ему можно доверить любое соло в любой композиции, у него потрясающий слух и глубокое знание музыки, что позволяет ему сразу же блестяще сыграть любую вещь.
Я всегда был удачлив в отношении тромбонистов! Это довольно редкий инструмент, менее популярный, чем саксофон или труба. Дольше всех в оркестре служит Николай Шевнин — надёжный, великолепный инструменталист, многие годы проработавший в Мариинском театре у Валерия Гергиева. Сергей Гимазетдинов — музыкант с богатым опытом: он играл как у Лундстрема, так и у Гараняна. Совсем недавно, после участия в нашем фестивале «Будущее джаза», в постоянный состав оркестра вошёл очень перспективный молодой музыкант из Луганска Алексей Карпенко.
Особую ценность представляет тот факт, что все наши тромбонисты — талантливые солисты и превосходные джазовые импровизаторы.
— Расскажите о вашем впечатлении от Олега Аккуратова?
— Я не помню всех деталей нашей первой встречи, Олег тогда был совсем юным, и его удивительный талант только начинал проявляться. Вторая встреча на конкурсе, где мы с композитором Николаем Левиновским были буквально тронуты до слез — перед нами предстал невероятный талант Олега, его юмор и музыкальность. К тому же он знает всё! Может играть и классику, и джаз. Я им восхищаюсь, и до сих пор каждое его выступление производит на меня огромное впечатление. Спустя некоторое время я пригласил его в свой оркестр. Важно, что он развивается и как сольный исполнитель, не ограничиваясь выступлениями с моим оркестром и квартетом. У него есть своё трио, совместные программы с Хиблой Герзмавой, с Ларисой Долиной…
— Ещё один Олег, безусловно важный для вас, — Олег Лундстрем. Год работы с ним, наверное, многому вас научил. Чему именно?
— У него я научился выдержке — он руководил джазовым оркестром, а ведь каждый джазовый музыкант по-своему уникален. Хотя в оркестре Олега Леонидовича в те времена не все были импровизаторами, музыканты были великолепные. Я тоже учился руководить оркестром, наблюдая за ним. Тогда я не всегда понимал всё до конца, но со временем начал вспоминать его действия и перенимать некоторые его приёмы. Чтобы столько лет успешно поддерживать такой оркестр, чтобы он всегда звучал, — для этого нужен опыт, открытая душа и в то же время твёрдый характер. Я тогда был молод и импульсивен, но Олег Лундстрем умел находить правильный баланс. Почему оркестр был успешен? Потому что его руководитель был грамотным, тонко чувствующим природу людей и тонко чувствующим публику. Поэтому его коллектив так долго существует и находится в великолепной форме, хотя Олега Лундстрема уже нет с нами.
«Мы не заигрываем с классикой, мы играем джаз»
— В вашей программе есть джазовые обработки классических произведений: Рахманинова, Бородина, Чайковского. Как на это реагируют критики?
— Знаете, критиков, которые могли бы критиковать по делу, почти не осталось. Мне кажется, что всё сделано достойно, с огромной любовью к музыке и очень талантливо. Недавно мы представили монументальное произведение «Русь» на темы Александра Бородина совместно с симфоническим оркестром Ивана Рудина. И опять же, это было сделано со вкусом и сыграно великолепно. Мы не «заигрываем» с классикой, мы играем джаз, но черпаем темы для наших импровизаций и фантазий из классических произведений. Нам это очень нравится, это уже стало нашей «визитной карточкой».
— На фестивале Олега Лундстрема в Чите часто звучала фраза «русский джаз» — из чего он состоит?
— На этот вопрос не так просто ответить. Как хорошо сказал американский музыкант Уинтон Марсалис, русский джаз — это когда играют русские музыканты. От себя я добавлю, что это джаз с нашими интонациями, которые нам задают Бородин, Рахманинов, Чайковский — мы отталкиваемся от их музыки.
Конечно, у нас есть характерные джазовые приёмы, импровизации строятся на примерах творчества великих американских, европейских и отечественных мастеров. Поэтому, если анализировать всё подробно, можно найти много того, что принято в западном джазе. Но если мы будем рассматривать Чайковского или Глинку, то и там услышим много придуманного зарубежными мастерами до них, и при этом мы ведь говорим «русская классика» — там наши интонации, темы, мелодии. И потом, если это хорошая музыка, она не должна иметь границ. Интересно об этом поговорить, конечно. Но в целом, если музыка задевает, трогает… Вот, например, мы выступали с Ильдаром Абдразаковым, он почти все поёт по-русски. Это не русский джаз? Великий, потрясающий голос, значит, соответственно, это искусство, русская музыка, наше искусство. Если он поёт по-английски — это их искусство. А если он поёт по-итальянски, по-испански?
Возьмём для примера джаз. Неискушенный слушатель может и не уловить разницы между чикагским и нью-йоркским стилями. А она есть! И у нашего, русского джаза, своё уникальное лицо. Если американский джаз — это взрывная, зажигательная энергия, то наш — это глубокая, «неистовая» эмоциональность. Та самая русская страсть, которая живёт внутри у сдержанных на вид людей и с огромной силой прорывается в музыке.
— Бытует мнение, что Бах — один из первых европейских джазменов за счёт импровизационности.
— Уверяю вас, что многие музыканты, композиторы очень боятся слова «импровизация». Скажешь «вариация» — они сыграют любую, а ведь это то же самое.
Многие музыканты — Моцарт, Шопен, Паганини, Лист — все они могли бы сыграть свои сочинения сразу, они не сидели и не корпели над каждой нотой. Если бы тогда была звукозапись, то можно было и не записывать все ноты, а просто сыграть. Едва появился фонограф, появились и великие импровизации. Сейчас их анализируют, записывают и изучают. Некоторые даже на конкурсах играют! Мы запретили на наших конкурсах «Мир джаза» и «Детский триумф джаза» играть выписанные импровизации, ведь конкурс джазменов, а играют выученное.
Все, что писали Бах, Моцарт, Шопен и другие, — это гениальнейшие произведения, просто записанные, композиторы могли просто так сидеть, напевать и записывать. Так что все великие композиторы были импровизаторами, но работали в другом стиле. Джаз имеет свои особенности, свою артикуляцию, свои приёмы, которые как раз и делают его джазом и отличают от классики. Там иначе расставлены акценты: в классике есть сильная доля, а в джазе слабая доля стала сильной. Но синкопирование (ритмический приём акцентирования слабой доли) ведь есть и в классике, и в большом количестве!
— К слову, об истории музыки. Последние новости о музее джаза были год назад, с тех пор — затишье…
— Есть на примете хорошее помещение, но там надо делать ремонт, и этому сопутствует много бюрократических моментов. Оформить соответствующие документы — большое дело. Поэтому сейчас дела с музеем джаза в Москве замедлились. Но джаз активно представляют и в Музее музыки, там была выставка к столетию российского джаза, недавно была выставка к юбилею Гараняна. В этом году по случаю 80-летия Победы в Великой Отечественной войне мой Фонд планирует совместную акцию с Музеем Победы. В октябре мы представим работу талантливой художницы, которая вдохновилась историей Государственного джаз-оркестра СССР и при поддержке галереи Александра Старых создала большое полотно, посвященное бессмертному подвигу этих музыкантов.
